Кристаллизация стиля

Говоря о кристаллизации стиля нельзя ограничиться соображениями формально-технологического порядка. Важно упомянуть также и об идейно-образном содержании раннего скрябинского творчества. Скрябин быстро нашел свою сферу и упорно добивался все более совершенного воплощения определенных идей. И многое из того, что стало содержанием его зрелого творчества есть уже и в юношеских сочинениях. Лирическая нежность и хрупкость, патетичность и нервная взвинченность — эти два полюса скрябинского мира определились очень рано. Повышенный эмоциональный тонус, трепетность — все это свойственно его первым творческим опытам и весьма резко отделяет их от музыки Шопена.

Но этого мало. В нашем распоряжении имеются факты, свидетельствующие о стремлении юного композитора вмести в свою музыку определенное философское содержание. Об этом говорят комментарии Скрябина к фортепианной балладе b-moll (1888), сохранившиеся на незаконченном черновом наброске этого сочинения:

«Призрачная страна. И жизнь здесь другая. Мне не место здесь. Но ведь мне слышатся голоса. Я вижу мир блаженных духов. Но не вижу ее. Звуки умолкли, и я опять такой же жалкий. Я у великолепного замка. Тот же голос, та же мелодия...» (здесь рукопись обрывается).

Программа несколько расплывчата и романтически неопределенна. Но она в какой-то степени перекликается с философскими страницами дневников (начатых композитором уже в 16-летнем возрасте) и — в отдаленной перспективе — с программами позднейших сочинений Скрябина. В ней можно найти какие-то смутные представления о мире экстатических прозрений, зачатки будущей художественно-философской концепции. Здесь и мечты о неведомом чудесном мире и трагическое осознание невозможности вырваться из оков повседневности, как известно впоследствии преодоленное, но неизменно присутствующее в качестве драматического контраста в позднейших крупных сочинениях Скрябина («ритмы тревожные» в «Поэме Экстаза»).

Подведем некоторые итоги. В ранних произведениях Скрябина мы обнаруживаем множество элементов, характерных для его зрелого стиля. Это можно проследить по всем линиям, как формально-технологическим, так и идейно-эмоциональным. Элементы эти, конечно, являются лишь прообразами последующего. Они бесспорно являются отправной точкой творческой эволюции композитора. Таким образом выясняется, что своеобразие и крайняя утонченность зрелого скрябинского стиля развились из совершенно реальных черт, свойственных композитору с первых шагов его творческой деятельности. При этом особенно важно подчеркнуть связь раннего творчества Скрябина с традициями московской (а следовательно и русской) музыкальной жизни. Это позволяет точнее уяснить место Скрябина в ряду русских классиков и приблизиться к подлинно-исторической постановке вопроса. Речь идет и о значении творчества Скрябина для современности и о многом другом, что не может не волновать музыкально-исследовательскую мысль, обращающуюся вновь к наследию великого русского композитора. Оно продолжает сохранять свое художественное значение и, более того, в нем раскрываются неожиданные аспекты, приближающие его к современности.